АККЕРМАНСКАЯ КРЕПОСТЬ. ОСАДА
Развеваемое ветром пламя многочисленных факелов ярким, но неверным светом освещало внутренние стены Цитадели. Пустующий двор мог создать иллюзию относительного спокойствия её обитателей. На самом же деле, сжатой до предела стальной пружиной, всё нервное напряжение осаждённой крепости и верховного командования было сейчас сосредоточено в тщательно охраняемом помещении штаба. Расположенный в верхней части одной из башен, он представлял собой необъятный по размерам зал, слабо подсвечиваемый проёмами нескольких оборонительных бойниц. Даже в случае захвата крепости неприятелем, штаб был в состоянии некоторое время держать оборону самостоятельно. Впрочем, как и большинство строений Цитадели. Вход в штабное помещение стерегли массивные и тяжёлые кованые двери, долгая и витая каменная лестница, ведущая к дверям, была узка, так что прорваться к штабу и атаковать его можно было бы, только заплатив за штурм непомерно дорогую цену. Внутреннее устройство этого местного средоточия военной мысли выглядело неприхотливо и достаточно аскетично. Периметры пропитавшихся копотью стен горели частыми факелами. Колышущееся пламя выхватывало из холодного сумрака запечатлённые на развешанных тут и там гобеленах сюжеты победоносных сражений молдавской короны и удачливой охоты господаря и его придворных бояр. Гобелены эти, в разное время, изготовлены были искусными мастерами молдавского королевства и дарованы крепости в знак особого почтения и уважения к представителям королевской власти. Две, чуть меньшие размером, но такие же массивные, отделанные кованой медью, двери, теряющиеся в глубине комнаты, скрывали от посторонних глаз внутренние покои и секретные помещения для особых аудиенций. За одним из гобеленов располагалась ещё одна, мало кому известная, секретная дверь, отпираемая единственным ключом самого коменданта и ведущая в таинственный лабиринт запутанных подземных ходов. Один из непростых, подстерегающих коварными опасностями маршрутов, выводящий прямиком к скалистому берегу Днестровского лимана, коменданту был хорошо известен. Но только один и только ему. Галерея, на разных уровнях, на разных расстояниях и с неравными интервалами, пересекалась с неисчислимым количеством других проходов, уводящими в неизвестность, и сейчас, по прошествии многих десятков лет, а может быть, и веков, уже ни один из обитателей крепости не обладал секретом древних подземелий. Все ранее предпринимаемые попытки вернуть и разгадать тайну утерянных знаний заканчивались одинаково. Жаждущие обладания тайной правители, в разное время, снаряжали настоящие экспедиции в недра своего обиталища, но, ни один из разведчиков, ни одна из отправленных групп, никто не возвращался назад. Словно кто-то неведомый наслал однажды на эти места не снимаемые проклятия. Уходящие на разведку пропадали без вести в чреве загадочного лабиринта, и с некоторых пор буквально всё население крепости стало испытывать благоговейный ужас при одном упоминании о древних подземных ходах.
В глубоких нишах крепостного штаба, как живые, будто заколдованные злым чародеем в незавершённом движении, стояли чучела различных животных. Стены, свободные от гобеленов, тускло отражали свет факелов развешанным на них оружием. Позолоченные эфесы сабель, инкрустированные драгоценными камнями и чеканная отделка массивных аркебуз, мерцали разноцветным сиянием и вносили оживляющее разнообразие в сумрачную, в целом, атмосферу. Трагично гудел храмовый колокол. Слабеющий ветер струился в распахнутые стальными ставнями бойницы и доносил знакомый и возбуждающий запах пороховой гари. Слышался отдалённый свист и приглушённый расстоянием грохот вражеских ядер, уже начавших достигать внешних крепостных стен. Сейчас верховное руководство осаждённой крепости в полном составе собралось на экстренный совет. Комендант и несколько высших военачальников стояли, слегка склонившись, в напряжённых позах вокруг большого прямоугольного стола. На его поверхности, закреплённая по четырём углам тяжёлыми серебряными подсвечниками, расстелена была искусно исполненная карта местности.
Иллианнук и Иштариани расположились на пустующей, тянущейся вдоль стены, каменной скамье. Сидеть на её стылой поверхности было бы неудобно, если бы она не была застелена пушистым, толстого ворса персидским ковром, отвоёванным в незапамятные времена в одном из бесчисленных морских сражений у прежнего Оттоманского султана.
С некоторого времени, по распоряжению молдавского господаря, особо значимые стратегические объекты и, в первую очередь такие, как крепость Четатя-Албэ, управлялись двумя, а иногда и тремя специальными его представителями, называемыми пыркэлабами. Они отвечали за текущее содержание и своевременный ремонт крепости, за обеспечение городской безопасности, за учёт и мобилизацию горожан в случае возникновения внешней угрозы и принимали самое непосредственное участие в организации сопротивления врагам. В короткие периоды мирного затишья, пыркэлабы подчинялись коменданту крепости косвенно, просто ставя его в известность о предпринимаемых ими шагах в части повышения обороноспособности вверенного им объекта. С началом же военных действий они переходили в полное и безоговорочное подчинение коменданту. Такое многостороннее руководство зачастую вносило путаницу, раздражало, как самих пыркэлабов, так и коменданта, но у господаря было на этот счёт собственное мнение, поэтому сановитым чиновникам приходилось мириться с существующим раскладом и постоянно, с разным успехом, притираться друг к другу.
Сейчас, вокруг огромного штабного стола, в числе прочих, стояли и трое пыркэлабов, Герман, Дума и Оанэ.
Все трое были ещё относительно молоды, крепки и в разной степени закалены в прошедших боях. Германа назначили пыркэлабом по протекции своего могущественного дядюшки, родственника, близкого к господарю. Убелённый сединами, хлопочущий за племянника сановник, снискал себе славу матёрого волка, ловко обходящего коварно расставленные капканы дворцовых интриг. Для начала он отправил Германа в действующую армию и содействовал его назначению адъютантом к старому и опытному вояке, боярину Станчулу. Герман успел поучаствовать в двух крупных сражениях, но, будучи задействованным при штабе командующего войсками, наблюдал за обеими схватками со стороны. За исключением одного короткого эпизода, сразу принесшего ему громкую славу неустрашимого воина. В разгар второго сражения он был направлен на передовую со срочным приказом командующего. Шквальный огонь вражеских кулеврин вынудил его совершить обходной манёвр с правого фланга, но тут его немногочисленный отряд неожиданно оказался в самом центре яростной схватки молдавских пехотинцев с вылетевшей им в тыл кавалерией противника. Силы были не равны, назревала паника, и Герман безрассудно бросил свой отряд в пекло завязавшегося сражения. Эффект превзошёл ожидания. При виде буквально с неба свалившейся подмоги, пехотинцы сразу воспряли духом, а смутившиеся всадники, за секунду до этого с диким гиканьем атаковавшие молдавских солдат, невольно попятились назад. Этого мгновения хватило Герману, чтобы подскочить к брошенной кулеврине, развернуть её в сторону нападавших и произвести один единственный выстрел, обративший вражескую кавалерию в паническое бегство. Мало того, отважный поступок адъютанта тогда послужил сигналом к спонтанному наступлению всего правого фланга молдавской армии и обернулся успешной атакой по всему фронту. С тех пор карьера Германа совершила головокружительный взлёт, и именно поэтому он сейчас являлся одним из представителей молдавского короля на территории Белгородского форта.
Оанэ был самым молодым из троих. Утончённые манеры получившего образование в Константинополе боярина пришлись ко двору изнеженным приближённым господаря. Чего нельзя было сказать о закалённых в суровых битвах родовитых воинах королевства. Оанэ несколько раз инспектировал приграничные гарнизоны, зарекомендовал себя полным невеждой в военном деле, зато прославился организацией, за государственный счёт, торжественных приёмов и пышных балов, заканчивающихся, как правило, пьяной оргией и изощрённым развратом. Знаток человеческих слабостей, он умудрялся, каким-то чудом, избегать гнева господаря, до которого уже доходили слухи о невоздержанностях молодого аристократа. В конце концов, однажды, Оанэ всё-таки угодил в скандальную историю, совратив юную дочь одного из командиров инспектируемого им в очередной раз гарнизона. Младая дева, поняв, что ею просто попользовались, решила наложить на себя руки, но затея её не увенчалась успехом. Дело получило широкую огласку. Отец девушки, к тому времени обласканный господарем ветеран былых сражений, добился аудиенции в королевском дворце и умолял царствующую особу сурово покарать зарвавшегося вертопраха. Господарь обещал, и Оанэ, в качестве наказания, был сослан в Белгородскую крепость. Что для Германа являлось почётным назначением, стало для Оанэ ссылкой. Лёгкость наказания объяснялась тем, что в своё время, дед провинившегося молодого боярина оказал царскому двору некую тайную, но очень значительную услугу. К тому же сам господарь с непонятной симпатией относился к молодому повесе. Поэтому высокое и явно не заслуженное назначение было преподнесено двору, как удаление от трона и высылка к неспокойным рубежам королевства. Двор принял распоряжение господаря с угодным ему пониманием. Оанэ стал пыркэлабом.
Третий и самый старший из троих, боярин Дума, имел репутацию неустрашимого воина, пролившего на полях сражений немало своей и реки чужой крови. Дума был верным солдатом своего королевства, беспощаден к его врагам и чужд милосердия на поле брани. Зато он слыл заботливым отцом, нежным мужем и чутким товарищем. Его боялись, уважали и любили одновременно. Смертельно раненный в одной из бесчисленных военных кампаний и уже предчувствуя неотвратимость близкой кончины, Дума повелел призвать к себе для исповеди священника. Но, так и не дождавшись его прихода, впал в глубокую кому, продолжавшуюся несколько мучительных дней. Местные знахари и могучий организм Думы явили окружающим чудо, ибо он выжил, выкарабкался из цепких клещей застывшей в ожидании своего часа смерти, а выкарабкавшись, быстро пошёл на поправку. И полюбил жизнь той страстной любовью, которая вдруг обнаруживается только у перенесших пограничное состояние людей. Но, любя жизнь поистине одержимым чувством, он, с ещё большим рвением, стремился на поле боя, жаждал новых сражений и громких побед. Однако господарь, проявляя заботу о неукротимом боярине и понимая всю важность сохранения до действительно серьёзных времён военной элиты своего государства, решил направить Думу пыркэлабом в Белгородскую крепость. Дабы поостыл и подлечился в благодатном Днестровском климате. Дума своё новое назначение встретил без особого восторга, но он не мог прекословить воле господаря, поэтому со всем своим многочисленным семейством вскоре перебрался в древнюю крепость. И уже на протяжении нескольких лет исправно нёс службу в непривычной для себя должности.
С такими же угрюмыми, как и у всех остальных присутствующих, лицами, сейчас все трое стояли у необъятного по размерам штабного стола. Внимательно следили за водимой по карте инкрустированной янтарём указкой коменданта Збиери и вынужденно проглатывали его ядовитые замечания по поводу всей проделанной ими за последние годы работы.
- Девять лет назад, - Гремел благородным негодованием Збиеря, боярин среднего возраста, гигантского роста и могучего телосложения,
- Девять лет назад, тогдашние пыркэлабы Лука и Хырман, которых, я думаю, помнят все уважаемые члены военного совета, достроили и надёжно укрепили главные и большие ворота нашей несокрушимой твердыни. Хвала им! Три года спустя, присутствующий здесь и самый опытный пыркэлаб Дума, под началом уже овеявшего себя славой пыркэлаба Хырмана, воздвигли новую оборонительную стену. И мы искренне благодарны им за безупречно проделанную работу! – С одной стороны, Думе очень даже льстила открытая похвала коменданта, но его излишнее замечание, что он якобы исполнял свои обязанности под началом Хырмана, вытравило всю мимолётную, тешащую самолюбие, радость и колючей рукавицей перехватило горло. Впрочем, сам Дума, в глубине души, осознавал очевидную справедливость оговорки коменданта, но совсем необязательно было говорить об этом прилюдно, да ещё на виду у всех членов военного совета. Всколыхнувшееся раздражение пришлось мутным осадком загнать вовнутрь. Двое же его соратников, Герман и Оанэ, озлились на коменданта за то, что тот назвал Думу самым опытным из них. Делалось всё это неспроста. Поднаторевший в тонкостях и неуловимых оттенках дворцовых интриг, опытный Збиеря неплохо знал своё дело.
- Но я не вижу, - Грозным и раскатистым голосом продолжал комендант,
- Я не вижу, чем бы могли за последние шесть лет порадовать своего господаря наши достопочтенные пыркэлабы. И хотя я очень бы хотел, но не могу возгордиться какими-то новыми и значительными их свершениями по дальнейшему укреплению оборонительной мощи нашего цинута, этого форпоста священного молдавского королевства! – Богато разодетые члены военного совета с мрачным видом и без малейшей симпатии уставились, правда, не без некоторого страха, на сановитых вельмож. У них были свои причины недолюбливать чванливых представителей господаря. Те пребывали в явном замешательстве. Дума поднял глаза на коменданта.
- Ты знаешь, Збиеря, что сделано было немало. Все ядра, застрявшие в стенах с прошлого нашествия, были удалены, а сами стены полностью восстановлены. Мы расширили и укрепили крепостной ров. Мы…
- Вы должны были увеличить количество пушек на крепостных стенах! – Вскричал Збиеря настолько громко, что почти все присутствующие вздрогнули от неожиданности.
- Вы должны были организовать продовольственные склады, рассчитанные на целый год осады! Вы должны были создать мощный оборонительный заслон в границах портовых сооружений! И ты, Дума, знаешь это не хуже меня. – Збиеря с чувством бросил на расстеленную карту свою драгоценную указку. От удара указка с мелодичным и жалобным звоном взлетела кверху, упала вновь и медленно, описывая длинный радиус, покатилась по поверхности стола. Дума подавленно молчал, не в силах оторвать от указки зачарованного взгляда.
- А где уже давно обещанный боевой флот, долженствующий нести постоянное дежурство на ближних подступах к крепости? Где? - Заложив руки за спину, комендант теперь расхаживал по каменному полу своей резиденции. Шаги его, как и громкая речь, гулким эхом многократно отражались от теряющихся в сумраке стен. И даже массивные гобелены не способствовали смягчающему скрадыванию звука.
- Корабли крымского шакала беспрепятственно вошли в наши воды! Как к себе домой! Слышите, как они разряжают в нашу сторону свои пушки? - Отдалённый грохот канонады артиллерии Менгли-Гирея смешивался с близкими и размеренными ударами церковного колокола.
- Пока без последствий. Пока! Господь помог нам с непогодой! Слава ему! – Збиеря воздел руки к небу. Затем, словно его осенила внезапная догадка, резко повернулся в сторону тех, к кому он обращался с горькими упрёками,
- А может, господа пыркэлабы испытывают тайную радость по поводу их прибытия? И незаметно готовят нашим недругам подобающую встречу?
Это было уже явное оскорбление. Наместники молдавского короля потянулись за висящими на поясе мечами. Но тут же за их спинами грозно выросли фигуры личной охраны коменданта. Конечно, личная охрана была и у пыркэлабов. Вот только в помещение штаба, где сейчас проходил военный совет, никто, кроме самих участников совета и охраны коменданта не допускался. Поэтому, скучающие без дела отборные гвардейцы королевских посланников, развлекались сейчас игрой в кости за запертыми, тяжёлыми входными дверями штаба. С удовольствием наблюдая за беспомощной яростью всегда нелюбимых им соперников, Збиеря, посреди тревожно зависшего гробового молчания, выложил беспроигрышный козырь:
- И, наконец, где восстановленные планы наших подземелий? Где? Могу ли я напомнить тебе, Дума, что согласно указу нашего непобедимого господаря, да продлятся его годы, этот пункт был одним из самых главных? – Збиеря, дразня Германа и Оанэ, намеренно обращался только к более опытному пыркэлабу, избрав Думу своей основной мишенью. Обернувшись ко всем троим и широко, словно для объятий, расставив руки, комендант, смакуя каждую фразу, с удовольствием продолжал лицедействовать:
- А может быть, господа пыркэлабы подскажут военному совету, как в условиях круговой осады, в условиях намертво замкнувшегося железного кольца, нам вывести за пределы крепости женщин и детей? Или немощных стариков? Как? – Комендант заложил страшные ладони за широкий шёлковый пояс и теперь хитро прищурился на королевских представителей,
- Насколько нам известно, - Чеканным голосом, не предвещавшим ничего хорошего, продолжал он,
- Семьи уважаемых пыркэлабов уже месяц назад, с торговыми кораблями покинули наши стены. Почему? Значит ли это, что господа пыркэлабы были кем-то предупреждены о готовящейся осаде? И узнали об этом раньше господаря и меня, коменданта? – Над штабом зависла напряжённая тишина. И, как-будто остерегаясь нарушить величавую важность момента, внезапно стихла вражеская артиллерия. Збиеря наслаждался произведённым эффектом. Удары колокола, казалось, отсчитывали последние минуты перед неминуемой катастрофой. Наместники короля растерянно переглядывались друг с другом, и отвечать пока не решался никто. Невыносимую и вязкую тишину разорвал глухой голос Оанэ:
- Помнится, господин комендант сам проявлял недовольство по поводу прибытия наших семей на территорию цинута и всячески отговаривал нас от их дальнейшего здесь проживания!
- И в часы дружеского застолья, - Подхватил всё время молчавший Герман,
- Советовал нам внять его уговорам и отправить наши семьи с ближайшей оказией в родовые поместья…
- На что уважаемые пыркэлабы так и не дали своего согласия, - Вкрадчивым голосом подытожил комендант,
- И семьи их, до недавнего времени, вполне благополучно наслаждались местным климатом. И вдруг – скорый, и я бы даже сказал, поспешный отъезд! Членам военного совета, уважаемые наместники, такие поступки кажутся странными…
Затем, видимо решив, что дело сделано, и необходимое сомнение в души военачальников посеяно, решительным шагом вернулся к столу.
- К делу! На какое время крепости хватит продовольствия? – Стальным, вибрирующим нетерпением голосом, глядя исподлобья на пыркэлабов, спросил Збиеря.
- При разумном рационе, - Попробовал отвечать Герман, но тут же был прерван Думой,
- При любом рационе, то есть, при самом обычном, не урезанном, продовольствия должно хватить на три месяца. С учётом того, что припрятано в амбарах у населения, хватит на пять месяцев.
- Пороховых зарядов?
- Тут посложнее. – Сабля Думы звякнула о край штабного стола,
- Если бы сегодня мы успели полностью разгрузить направленные нам на помощь господарем корабли,
- Дума, – Взревел комендант,
- У нас нет времени на выслушивание твоих «Если бы»! – Он опёрся о стол обеими руками,
- Сколько?
- При интенсивной круговой обороне – на две недели…
- Слава нашим пыркэлабам! - Грохнул кулаком по столу Збиеря. Одним таким ударом можно было бы запросто свалить дикого вепря. Комендант прекрасно знал ответы на все задаваемые им вопросы, быть в курсе всех дел вверенного ему форта было его прямой обязанностью, но искушение выставить сановитых посланников господаря в неподобающем свете диктовало именно такую линию поведения.
- Вы не забыли приготовить белые знамёна? – Комендант сверлил всех троих яростным взглядом. Понуро глядя себе под ноги, те были вынуждены молчать.
- Значит так… - Обернулся к военачальникам Збиеря,
- Поступим следующим образом. – И он стал неторопливо, короткими, рублеными фразами, предлагать военному совету разработанный им план действий. На пыркэлабов он уже не обращал никакого внимания, всем своим видом демонстрируя в их адрес полное равнодушие. Военачальники по очереди высказывали собственное мнение по поводу плана Збиери, внося в общую картину уже начавшейся обороны личное видение ситуации и дополняя стройную схему вполне разумными дополнениями. Грохот первых попаданий ядер неприятеля во внешние крепостные стены не поколебал их хладнокровия, и дальнейшее обсуждение продолжалось в строгом и деловом тоне. Наконец, подводя итог короткому собранию, Збиеря, слегка удручённым голосом, обратился к присутствующим:
- К несчастью, мы не можем сейчас рассчитывать на помощь могучей молдавской армии. Наши славные войска, и вы все это прекрасно знаете, в данный момент сражаются на Дунае, у Облучице. – Комендант твёрдым взглядом оглядел присутствующих,
- Поэтому, наша задача – Продолжал он, повысив голос,
- Удержаться и не допустить измены. Дурные настроения – пресекать в корне и методы применять – безжалостные! Таково моё мнение. Что скажут господа, члены военного совета?
Ропот всеобщего одобрения прошелестел по комнате.
- Но Стефан-воевода, - Неуверенным тоном вдруг обратился к присутствующим Оанэ,
- Стефан-воевода мог бы выслать нам подкрепление…
- Стефан-воевода, господин пыркэлаб, - Едва сдерживая негодование, отвечал комендант,
- Стефан-воевода сейчас добывает славу молдавскому оружию и молдавскому королевству! Стефану-воеводе некогда утирать сопли ничего не смыслящим в военном деле горе-пыркэлабам! Поэтому обороняться будем собственными силами и рассчитывать будем только на себя! – Комендант повернулся к Думе:
- Хотя, хотелось бы ещё рассчитывать и на присланных сюда самим господарем пыркэлабов! Держать оборону будем вместе, собравшись в единый кулак! – И Збиеря, демонстрируя этот самый кулак, высоко поднял руку. Таким кулаком можно было бы пробивать стены.
- И да поможет нам господь!
Оанэ уже успел пожалеть о своей несдержанности. Сейчас он люто ненавидел Збиерю. Тем более, что тот был не так уж далёк от истины. Два месяца назад Оанэ тайно встречался с посланником Аббаса, всемогущего придворного советника самого Баязита. Первые завуалированные сигналы он стал получать от него ещё раньше и поначалу, когда перед ним наконец-то раскрылась истинная суть странных посланий, его охватил непередаваемый ужас. Он решил тут же, не мешкая, рассказать обо всём Думе и Герману, а затем доложить о затеваемом коварстве коменданту. Но, совладав с первым безотчётным порывом и призвав на помощь всё своё хладнокровие, погрузился в глубокие размышления. И чем дольше размышлял сановитый вельможа об осторожных намёках хитрого Аббаса, тем больше укреплялся во мнении, что нельзя и даже преступно отвергать предусмотрительно протянутую руку. Что с его стороны было бы глупо не внять разумным предупреждениям и заманчивым предложениям турецкого лиса и не озаботиться уже сейчас, пока есть время, дальнейшим собственным благополучием. О том, что влияние и мощь Оттоманского государства расползается в невиданных доселе масштабах, знал не только Оанэ. Закат молдавского владычества уже предчувствовался не погрязшими в мотовстве и разврате, сохранившими способность к бесстрастному анализу международной обстановки, высшими чиновниками королевства. Другое дело, что не бежать от собственных мыслей и не трепетать от собственных догадок, дано было далеко не каждому. Движение в сторону правильного выбора требовало мужества, расчёта и выдержки, и Оанэ пришёл к выводу, что обладает всеми этими необходимыми качествами. Поэтому, решившись, в итоге, на секретную встречу с тайным посланником Аббаса, Оанэ был уверен, что решает, таким образом, всего лишь вопросы сохранения собственной жизни и намечает пути сбережения своего рода. В конце концов, быть подданным молдавской короны и предчувствовать неотвратимость неминуемого краха, наверное, всё же гораздо хуже, чем верой и правдой служить непобедимому султану, сохранив при этом и даже приумножив собственное благополучие. Придя к такому выводу, Оанэ вновь обрёл, утраченную было, жизнерадостность и, всё-таки ещё не совсем ясно, не в полной мере осознавая, что окончательно становится на путь измены, сжёг за собой последние мосты. Посланец Аббаса был принят, внимательно выслушан, по-королевски обласкан и выведен тайными ходами из охраняемых покоев пыркэлаба за пределы крепости. Собственно, этими же ходами он был к нему и доставлен личным адъютантом Оанэ, которому изменник уже приуготовил скорую и неожиданную смерть. Оанэ прекрасно отдавал себе отчёт в том, насколько опасно было оставлять в живых свидетеля такой многозначительной и рискованной встречи. Во время одной из нечастых прогулок сиятельного пыркэлаба по крепостным стенам, неизменно сопровождавший его адъютант проявил крайнюю неосторожность, подойдя очень близко к самому краю стены. Внезапное головокружение подкосило ноги несчастному адъютанту, и он полетел в крепостной ров. Оанэ вполне натурально сокрушался о невосполнимой потере многие годы верой и правдой прослужившего ему адъютанта. Но – на всё божья воля, а незаменимых людей, как известно, не бывает. Пыркэлаб обзавёлся новым доверенным лицом и обрёл долгожданный душевный покой, потому что теперь никто из своих, кроме него самого, не мог знать об измене высокого сановника.
Сейчас скулы Оанэ пульсировали желваками, на пальцах, яростно сжатых в кулаки, ломались ногти, в прерывистом дыхании слышался скрип белых и здоровых зубов. Комендант, не отводя от него тяжёлого взгляда и, словно видя пыркэлаба насквозь, сказал:
- Тебе, господин пыркэлаб, со всем вверенным тебе войском, мы поручаем способствовать охране наших главных ворот. И первую, слышишь ли, Оанэ, самую первую вылазку в сторону становища неприятеля предстоит совершить именно тебе! И вся кипящая в тебе сейчас ярость, да обратится на головы неверных!
- Я делом докажу господарю, что не напрасно пользуюсь его особым доверием! –
Намеренно вставляя подтекст и упирая на особое доверие, ответил Оанэ. Збиеря только усмехнулся и шагнул к Герману.
- За тобой, Герман, надзор за продовольственными складами и особое внимание к входам в подземелья. Слабые духом могут попытаться найти там спасение, не ведая, что найдут позорную, мученическую смерть. А смерть, - Повысив голос, продолжал неустрашимый комендант,
- Смерть для нас может быть только одна: лицом к врагу и с оружием в руках! – Он обернулся к последнему пыркэлабу.
- Дума, перед лицом смертельной опасности призываю тебя забыть на время о наших разногласиях и проявить ту доблесть и то мужество, на которые, мы знаем, ты способен! – Збиеря всегда был тонким психологом и ведал, на каких струнах души своих соратников можно играть в определённые моменты.
- Будь уверен, Збиеря, - Отвечал сразу воспрявший духом королевский представитель,
- Я не посрамлю чести молдавского войска!
- Тогда, благослови нас, господи! С богом!
Меньше, чем через полчаса несколько ординарцев уже мчались с первыми приказами в разные стороны крепости, и вскоре долгожданные залпы пушек осаждённых смешались с рёвом орудий нападавших. Отряды Баязита, с западной и восточной стороны, пока что безуспешно пытались наладить переправу через крепостной ров. По северной стороне крепости вела прицельный огонь корабельная артиллерия Менгли-Гирея. У самого рва отдельные смельчаки переправлялись вплавь. В мутную, стоячую воду, уже начавшую приобретать красноватый оттенок, опускались бесчисленные лодки. Очевидно, желая с первых шагов деморализовать осаждённых, турки бросили к стенам неоправданно большое количество солдат. По обе стороны внешних стен оскалившейся крепости, сквозь гром разрывов, слышались непрестанно множащиеся вскрики и стоны легко и тяжелораненых. Первые бочки с кипящей смолой были опрокинуты на головы осаждавших. Истошные вопли заживо сваренных турецких пехотинцев мешались с восторженным рёвом выглядывающих из бойниц молдавских гвардейцев. Рассыпанные по поверхности стены пращники, обозначая точные попадания, ликующими голосами приветствовали друг друга. Лучники, пользуясь собственной временной недосягаемостью, косили неприятеля целыми рядами. И, самое главное - ядра защитников крепости наносили страшный урон бесчисленному войску Баязита. Приказ командования, поступивший из Цитадели, был суров: с целью максимальной экономии боезапаса, разряжать пушки только по выверенным целям. Хотя, ввиду обилия неприятеля у крепостных стен, огонь можно было вести, почти не целясь. Ядра ложились прямо в людскую массу, разрывая неприятельские тела целыми сотнями. Бесформенные и окровавленные человеческие куски, за секунду до этого бывшие чем-то единым, целым и живым, беспорядочно и далеко разлетались по притихшей и замершей от творимого ужаса вечереющей Днестровской степи. Поверхность земли за крепостным рвом приобрела багровый оттенок, земля просто не успевала впитывать ручьём лившуюся кровь. Задние ряды атакующих напирали на передних, те оскальзывались на истекающих остатках туловищ своих бывших товарищей, валились в это ужасающее месиво, провоцируя тем самым неминуемое падение идущих следом. И в это кровавое, бестолково копошащееся и приумножаемое вновь прибывающими ристалище, посылалось очередное ядро, и новая кровавая баня, вулканическим извержением остатков человеческих тел, накрывала страшное побоище.
С высоты крепостных стен было видно, в каком спешном порядке турецкие подразделения копали траншеи для своих, продолжающих прибывать, артиллерийских орудий. Закатное солнце прощалось с совершенно очистившимся после недавней грозы небом. Тусклыми лучами отражалось оно от грозных, смертоносных стволов. Дальностью стрельбы осадные пушки Баязита превосходили молдавские. И уже совсем скоро первые раскалённые ядра, со страшным свистом превозмогая неприступную высоту крепостных стен, начали падать на каменную мостовую Гражданского двора. Ядра били в стены, вырывая из них целые куски, раздробленный щебень белого известняка рикошетил по непредсказуемым направлениям и смертельно поражал любого, оказавшегося в пределах его траектории. Густой дым расползался в разные стороны, на территории крепости занялись заревом первые пожары. Но гражданское население сохраняло спокойствие. Предусмотрительно сформированные из их состава пожарные и санитарные команды сейчас были заняты своим прямым назначением, то есть спасали от огня жилые и административные постройки и переносили в крепостной лазарет первых раненных.
Земля из раскопанных траншей сваливалась турками в крепостной ров. Защитников крепости это явно забавляло и они, громко смеясь, указывали друг другу на бестолковых турецких солдат, крутили пальцами у виска и выкрикивали в их адрес отборные крепкие словечки. Засыпать крепостной ров – такое предположение казалось не просто неисполнимым, а безумным, вздорным, не заслуживающим серьёзного внимания действом. Тогда никто и подумать не мог, что турецкий султан относительно этой затеи придерживался прямо противоположного мнения. А если турецкий султан принимал какое-то решение, то оно, пусть даже самой невероятной ценой, должно было быть исполнено. И оно исполнялось.
Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Турки, понеся значительные и совершенно бессмысленные потери, лавиной отошли от крепостных стен на безопасное расстояние. Странная и неожиданная тишина, разбавляемая жуткими стонами тысяч раненных, зависла над крепостью. Не видно было, чтобы кто-то из вражеского войска подбирал уцелевших и оставшихся в живых под неприступными стенами. Отступив к шатрам своих военачальников, турки, казалось, больше не вспоминали о брошенных товарищах по оружию. Их становище сейчас кипело заученными вечерними приготовлениями. Будничное равнодушие царило над необозримым вражеским лагерем.
Омытая отгремевшей грозой, ярко сверкающая бесчисленными звёздами и молодым народившимся месяцем, трепещущая порывами ласкового ветра, над Днестровским лиманом, над всей необъятной Днестровской степью, распростёрла свои чарующие объятия тёплая и прекрасная украинская ночь. Стряхивая с себя последние дождевые капли, перешёптывались с нею высокие степные травы. В негустой рощице ухал филин. Запоздалые птицы торопились найти приют в кронах уснувших деревьев. Заяц, выискивающий место посуше, бил лапами кусты. Волны слабеющего на лимане прибоя одаривали ночь завораживающей морской сказкой. Прислушиваясь к ней, готовилась к беспокойному сну и осаждённая угрюмая крепость. А её защитники, собравшиеся на широких стенах, с тревожным вниманием вглядывались в поражающие бесчисленностью огни вражеского полчища.
Лагерь неприятеля светился многими кострами, оттуда явственно доносились обрывки чужеземной речи, громкие команды, взрывы смеха и конское ржанье. У одного из таких костров, из гущи рассевшихся широким кругом воинов, кто-то чистым и печальным голосом неожиданно затянул диковинно звучащую для местного слуха песню. Мотив её, вначале неторопливо стлавшийся над притихшей Днестровской степью, вдруг взволнованно взлетал верхними нотами, трепыхался, словно подбитая птица, судорожно взмахивал крыльями и, замерев на короткое мгновение, так же неожиданно обрушивался вниз. И вновь, полным скорби, неспешным повествованием, рассказывал о чём-то дорогом и близком, о чём-то оставленном и утерянном, утерянном и позабытом где-то очень далеко и, вероятно, очень давно, о чём-то печальном и неотвратимом. Песню подхватило ещё несколько голосов, она зазвучала уверенней и громче, и напоённый тысячами запахов вольный степной ветер разносил её далеко вокруг. Растворяясь в волшебном бархате наступившей ночи, песня, странным образом, терпеливо сеяла в души внимавших ей смутные и беспокойные сомнения. Она, казалось, звала и открывала широкую дорогу неосознаваемым ими, противоречивым чувствам. Чувствам, которые легко разрушали их былую твёрдую уверенность в необходимости ведения войн и правомерности умерщвления себе подобных. Чувствам, для которых жизнь и любовь были неизмеримо важнее смерти и ненависти. Даже собравшиеся на стенах защитники крепости притихли, зачарованные странной песней. И хотя язык, на котором она пелась, был им незнаком, скрытый и истинный смысл её почему-то понимался каждым из присутствующих и доходил до самого дна их ненадолго распахнувшегося сознания.
Словно рассечённая саблей, песня вдруг оборвалась зычным призывом муэдзина к вечерней молитве. Всё её очарование разом было утрачено. Во вражеском лагере отчётливо обозначилось торопливое движение. Правоверные спешили вверить себя своему богу и просили его сохранить им жизнь в предстоящем штурме. Небеса равнодушно приняли в себя адресованный им мощный, синхронный импульс. Жизнь продолжалась…
Иллианнук и Иштариани всё это время переносились с места на место, причём он сам, уже достаточно осмелев в экспериментировании с новым обнаруженным свойством, даже не спрашивая её, а просто держа за руку, оказывался со своей возлюбленной в самом центре происходящих событий. Иштариани одобрительно молчала, внимательно наблюдая за выражением его лица, готовая, в случае необходимости, придти ему на помощь. Сожалея о внезапно оборванной песне, Иллианнук глубоко вздохнул и, нежно прижав к себе любимую, сказал:
- Я вижу, что несколько шлюпок пристают к берегу. Менгли-Гирей, наконец-то, ступит на твёрдую почву.
- Помимо избавления от перенесённых морских страданий, у него имеется более важная цель.
- Султан?
- Да, вассал должен убедиться в добром расположении сюзерена. Ведь не только у Баязита есть свой Аббас.
- У него появились основания для беспокойства?
- Оно у обоих никогда и не пропадало. Такова участь правителей.
- Величие ничтожно…
- Смотря какое. Вскормленное на крови – да, но порой требуется целая эпоха, чтобы осознать эту простую истину.
- Понимаю. Ты противопоставляешь ему величие духа.
- Только оно и заслуживает уважения. И опять же, может пройти не одно поколение, чтобы, в конце концов, современники почувствовали масштаб и истинную цену такого величия.
- К тому времени давно почившему носителю этого величия будет уже всё равно.
- Но это окажется далеко не безразличным для истории и потомков.
- Иначе бы не было самой истории.
- И - будущего. Не было бы вариантов в выборе приоритетов. И не было бы самой проблемы выбора. Мучительная категория, обозначенная творцом только для человечества.
- Да. Однако, я не заметил, чтобы пыркэлаб Оанэ мучился угрызениями совести…
- Тебе открылась правда о нём?
- Вся его никчемная жизнь промелькнула у меня перед глазами. Совесть нельзя отнести к числу его добродетелей.
- Способность к такого рода чувствам тем острее, чем выше уровень личности.
- Да, я знаю. И степень духовных запросов диктуется именно этим уровнем.
- Но надо иметь в виду, что каждая эпоха лепила и формировала свою собственную философию этой самой личности.
- И в этом ты находишь какое-то оправдание?
- Нет, Иллианнук, в этом я нахожу объяснение…
В шатре у Баязита было просторно. Светильники, заправленные ароматическими маслами, мягким светом освещали внутренности. Воздух благоухал доставленными из Индии экзотическими курениями. Слегка откинутый полог шатра позволял видеть рассыпанные по небу звёзды и горделиво сияющий молодой месяц. Циклопического роста чернокожие стражники, вооружённые, под стать их размерам, неподъёмными для прочих секирами, с каменными и непроницаемыми лицами замерли у входа.
После традиционных, утомляющих, длинных и витиеватых первых приветствий, турецкий султан и крымский хан, в присутствии нескольких приближённых, опустились на толстого ворса персидские ковры и откинулись на вытканные золотой парчой, замысловатого узора подушки. Ещё какое-то время беседа носила ничего не значащий, общий характер. Наконец, решив, что сполна воздали традициям, оба венценосных переговорщика пожелали остаться одни. Что и было немедленно исполнено. Вокруг шатра, на расстоянии десяти метров, выстроилось оцепление. Слышать содержание разговора двух великих самодержцев, под страхом смертной казни, не полагалось никому.
- Видишь, дорогой хан, на небе родился месяц? – Султан, сквозь отодвинутый полог, устремил взгляд к звёздам.
- Брат мой, великий султан, я успел помолиться ему, ещё будучи на корабле. – Менгли-Гирей со вздохом поправил съехавшую подушку,
- Хотя страданиям моим, во время морского путешествия, не было предела.
- И мне не по душе водные прогулки. – Баязит придвинул к себе изящный кальян,
- Но, брат мой, судьба решает за нас. Поэтому нам надлежит принимать ниспосланные на наши головы испытания с подобающим смирением. Не так ли?
- Я всегда помню об этом. – Вассал выпрямил спину,
- Твой незабвенный отец, в минуты откровений, не раз ронял в разговоре эту драгоценную истину. – И Менгли-Гирей, печально склонив голову, замер в неподвижности. Молниеносный взгляд султана холодным пламенем скользнул по его скорбному лицу. Он слишком хорошо был знаком с повадками крымского хана, чтобы доверять его показной скорби. Зато он имел все основания заподозрить его в скрытых намерениях при нарочитом упоминании почившего предка Баязита. О странной и неожиданной смерти Мехмеда II ходили разные слухи.
- Султан Мехмед был мудр. Жаль, что он не дожил до этого славного момента.
- До теперешней осады?
- Да. Помнишь, Менгли-Гирей, он всегда считал захват этого приграничного порта золотым ключом от желанных ворот всего Чёрного моря. В том числе, от Польши и… - Султан выдержал небольшую паузу,
- И от России. – Клубы кальянного дыма плавно растекались по шатру и также лениво устремлялись к откинутому пологу.
- Русский царь сейчас вряд ли достоин твоего пристального внимания. – Небрежно обронил хан,
- У него хватает внутренних проблем…
- А вот по-настоящему преданные Оттоманской Порте патриоты, - Султан с лёгким нажимом выговорил про настоящих патриотов,
- Извещают меня о том, что царь ведёт обширную переписку с нашими недругами. И даже ищет недовольных в стане моих друзей!
- Это неудивительно, - Холодея всем сердцем, но внешне невозмутимо, ответил Менгли-Гирей,
- Предчувствуя скорую и неизбежную войну, он ищет новых союзников.
- Я вот только недоумеваю, с кем же из моих друзей он ведёт переговоры?
- Ведёт, или собирается?
- А я сказал: «Ведёт»? Значит, я оговорился. Потому, что если бы кто-то из моих приближённых, или кто-то из правителей дружественных мне государств осмелился бы, в самом деле, на такие шаги, - Султан пристальным взглядом впился в лицо крымского хана,
- Я бы узнал об этом первым, и кара всевышнего настигла бы изменника.
- Брат мой, во всём мире не найдётся государя, который бы решился на столь
опрометчивый шаг!
- Ты тоже так думаешь?
- А кто думает так же?
- Мой советник Аббас.
- У него проницательный ум.
- И преданное сердце. Я ему верю. Но, я подумал, что тебе может быть что-либо
известно.
- Твои враги – это мои враги, - Вздыхая и не веря ни единому слову Баязита,
ответил Менгли-Гирей,
- Я бы не стал скрывать того, что могло бы быть по-настоящему достойно твоего
внимания.
- Я и не сомневался. – Баязит легко вскочил на ноги и подошёл к выходу из шатра,
- Молодой месяц на небе – это хороший знак! Думаю, что мы не надолго
задержимся у этих древних стен. Мои стратеги подсчитали, что нам хватит недели.
- Твои стратеги стремятся всячески угодить тебе…
- Ты не веришь в скорую победу?
- Брат мой, история этой крепости не помнит примеров такой скорой победы.
- Кто нам мешает оказаться первыми?
- Вот если бы кто-то раскрыл перед нами главные ворота… Предварительно
опустив подъёмный мост…
- Ворота, по воле всевышнего и стараниями Аббаса, раскроются и без моста. Семь дней – столько мне надо, чтобы засыпать крепостной ров.
Менгли-Гирей с сомнением покачал головой,
- Велики твои замыслы, Баязит! Неоспоримо твоё величие… Однако…
- Одновременно, за эти семь дней, - Не обращая внимания на сомнения своего коварного союзника и сверкающим взглядом блуждая по звёздному небу, продолжал султан,
- Я врою все свои пушки в землю вдоль крепостных стен. С севера ты поддержишь меня кораблями, а с южной стороны своим славным войском. И мы одновременно ударим со всех сторон! Мы устроим здесь светопреставление! Память об этом штурме останется в веках, и потомки впишут наши имена золотыми буквами во все военные энциклопедии. – Ноздри Баязита хищно трепетали, полураскрытый в усмешке рот обнажал белые и здоровые зубы.
- А уже потом мы сможем потревожить русского царя. – Султан мягкой походкой обошёл внутренние покои шатра и вернулся к своему кальяну. Сквозь сизые клубы он выжидательно смотрел на крымского хана. У того по лицу расползалась бледность недомогания.
- Прости мне мою слабость, мой сиятельный брат, - выдерживая взгляд султана, виновато усмехнулся Менгли-Гирей,
- Я до сих пор не могу справиться с последствиями своего морского путешествия. Позволь мне оставить тебя наедине с твоими грандиозными планами и удалиться в свой шатёр. Из меня сейчас неважный собеседник.
«И соратник – тоже», - Подумал Баязит, но вслух, изображая тревожное волнение, сказал:
- Мне следовало бы сразу догадаться о твоём самочувствии и не утомлять тебя
долгой беседой. Сейчас я распоряжусь, чтобы тебя проводили в твои покои!
- Не стоит, повелитель. Мустафа уже обо всём позаботился. Мне доложили, что мой шатёр встал первым в лагере моих воинов.
Менгли-Гирею подвели коня. Венценосные стратеги обнялись с явно показным чистосердечием. Пышная процессия, озаряемая светом бесчисленных факелов, покидала расположение войск турецкого султана. В лагере крымского хана шли лихорадочные приготовления к встрече своего верховного главнокомандующего.
Наспех осуществлённая ночная вылазка Оанэ не принесла никаких результатов. Его конный отряд, не успев отойти и двухсот метров от крепостного рва, напоролся на дозорный турецкий разъезд, был атакован и обращён в бегство. Мало того, турки едва не проскочили на спешно поднимаемый вслед за отступающими мост. Потери оказались значительными, отряд лишился нескольких десятков всадников. Самого Оанэ, оказавшегося в арьергарде партизанского броска, чудом не захватили в плен. И это было главным, как ему казалось, аргументом при докладе ненавистному коменданту. Збиеря, огромным утёсом возвышаясь над седлом своего нетерпеливого коня, против ожидания, ничем не выказал своего недовольства и, с ядовитой усмешкой на грубом лице, просто отослал Оанэ на помощь к Герману. Но он бы не был самим собой, если бы не бросил вслед удаляющемуся пыркэлабу:
- Надо было к главным воротам ставить Думу! Уж он бы справился! – Комендант
делал вид, будто не замечает того, о ком он только что говорил. Дума приблизился к немногочисленной конной свите коменданта на взмыленной лошади.
- Збиеря, плохо дело!
Скрежеща, позвякивая и поскрипывая сверкающими в свете факелов доспехами, Збиеря поворотился к говорившему.
- Что так?
- Турки налаживают артиллерию по всему нашему периметру! – Лошадь под
Думой пошла боком, захрапела и с недовольным ржаньем встала на дыбы.
- Пушек – не сосчитать! И всё подвозят!
- Нам не впервой, Дума! Пусть себе палят. Уверен, что господарь уже спешит к нам на помощь. Сломает себе хребет султанишка! О наши стены сломает!
- Это не всё, Збиеря! Ров они засыпают!
- Что?! Ров?! Какой ров?! Наш?! Засыпают?! Ох-хо-хо-хо! – От неожиданно громкого смеха коменданта, пугливо попятились лошади свиты. Збиеря схватился за бока, откинулся в седле и хохотал заливисто, искренне и заразительно. Он никак не мог остановиться, и вот уже загоготал кое-кто из свиты, а ещё мгновение спустя покатывались со смеху все сопровождавшие коменданта военачальники. И даже сам Дума заулыбался. Смеялась в рукава рассыпанная поодаль личная охрана Збиери. Странно было посреди ночи слышать этот весёлый смех.
- Видишь, Дума, ты и сам смеёшься, - С трудом отдышавшись, сказал комендант,
- Пугает нас султанишка, головы нам морочит! Пальнуть надо, разок-другой, хоть и ночь на дворе. Распорядись, - Обернулся он к кому-то из сопровождающих. Тотчас от группы отделился один из всадников и растворился во мраке крепостного двора.
- А как думаешь, Збиеря, не попробовать ли мне, с моим отрядом, как пушкари шуму наведут, пощекотать их немного?
- Да как же, Дума? Оанэ, только что, еле ноги унёс! Вояка…
- Вот потому и хочу попробовать. Нас сейчас, точно, не ждут. Что скажешь?
- А что? Мысль – добрая! С богом!
Несколько неожиданных залпов со стороны крепости, произведённые почти наугад, в кромешную тьму, внесли в копошащихся у рва турок настоящую панику. В стремительном отступлении к своему лагерю никто из них не заметил мчавшихся им наперерез всадников Думы. То, что не могли сделать пушки, довершили сабли и алебарды лихих молдавских гвардейцев. Стоны, хрипы и мольбы о пощаде разрывали тишину ночи и слышались с разных сторон. Увлечённые преследованием воины пыркэлаба едва не достигли турецких костров. Спохватились уже почти у границы вражеского становища. Дума скомандовал отход, и отряд, слыша и чувствуя организованную неприятелем погоню, мчался теперь, что было духу, к стенам родной крепости. Последний из всадников широким прыжком успел заскочить на уже начавший подниматься мост. В диком улюлюканье преследователей слышалась свирепая и бессильная ярость. Туркам не хватило буквально нескольких секунд.
Отряд Думы был встречен дружными приветствиями защитников крепости. Сам комендант со свитой выехал ему навстречу. Несколько гвардейцев отчаянного пыркэлаба истекали кровью. Сам Дума тоже был ранен. В пылу сражения и погони никто из них не заметил своих ранений и не почувствовал боли. И, самое главное, отряд вернулся без потерь, в том же составе, в котором уходил на рискованное мероприятие.
- Ай да Дума, - Гремел на всю площадь комендант,
- Засвидетельствовал почтение турецкой голытьбе! Пощекотал, называется! Ха-ха-ха! Слава пыркэлабу Думе!
- Слава!
- Слава! – Неслось с разных сторон.
Подскакавший Герман радостно обнял соратника. Дума смущённо улыбался. В отдалении, за спинами обитателей Четатя-Албэ, высыпавших сейчас на площадь и торжествовавших пусть малую, но так необходимую победу, недосягаемый для света факелов, восседал на вороном коне королевский посланник, пыркэлаб Оанэ. И глаза его полыхали пламенем ненависти, а лицо исказила судорога зависти и глубоко затаённой мести.
